Рай где-то рядом - Страница 60

— То есть не скажете, откуда пистолет?

— Сказала бы, дружок, если б могла.

— Хм. Тогда вот что. Вы ничего не натворили? Никого не застрелили?

Элнер засмеялась:

— Спросил тоже! Господь с тобой!

— Ну, откуда бы он ни был, теперь ищи-свищи — я утопил чертову железку в реке. Тетя Элнер, я с вами никогда не ругался, во всем поддерживал. Но именно потому, что я очень вас люблю, мне и не хотелось бы, чтоб вы покалечились или кто-то его нашел и застрелил вас.

Тетя Элнер страдальчески сморщилась:

— Где утопил?

— Неважно. Обещайте с сегодняшнего дня не брать в руки оружия.

— Так и быть… Обещаю.

Мэкки, устыдившись своей суровости, чмокнул тетю Элнер.

— Забыли. Идет?

— Ладно, дружок…

— Мне пора. Я вас люблю.

— И я тебя, — сказала Элнер.

В этот день она получила урок, который мало кому дано испытать на себе: после твоей смерти все твои вещи перероют, так что если тебе есть что скрывать — избавляйся, пока жив!

Элнер жалела, что нельзя рассказать Мэкки правду. Никого она, понятно, не грабила и не убивала — всего лишь скрыла улику от полиции. Некоторых мерзавцев, между прочим, прямо-таки руки чешутся пристрелить — как ту бешеную лису, на которую ее муж Уилл вышел с ружьем. Лишать жизни — дело скверное, но цыплят спасать надо, ничего не попишешь. Элнер спрашивала себя: поступила бы она так же еще раз, если пришлось бы? И всякий раз отвечала: да, несомненно. Значит, совесть ее чиста. И Реймонд ни словом об этом не обмолвился, — видно, греха на ней нет.

Салон красоты

08:45

Страсти поулеглись, Норма слегка пришла в себя и в среду утром уже сидела в салоне красоты в бигуди, слушая жалобы Тотт, все те же, что и двадцать лет назад.

— Ты не представляешь. Норма, до чего мне осточертели нытики, которые жалуются, что преступниками их сделало общество. Черта с два! Бедность — не оправдание воровству. Да я сама из нищеты выбилась — ты-то мою семью знаешь, Норма, — но ведь не выходила на улицу грабить!.. Нынче люди вовсе стыд потеряли. Хвастают направо и налево, как увиливают от налогов! А бандиты, которых ловят с поличным и показывают по телевизору, только знай себе улыбаются и машут в камеру! Они нас грабят, а их бесплатные адвокаты в обиду не дают, и соцработники сюсюкают: вы, мол, жертвы общества, за свои поступки не отвечаете. Только не говори, что эти бедняжки работу найти не могут. Работа каждому найдется — было бы желание. Дуэйн-младший возомнил, что руки пачкать — ниже его достоинства. Просиживает штаны на пособии, а мы с его сестрой вкалываем до седьмого пота. Даже папашка его, уж на что был никудышный, и тот работал. Конечно, только между запоями, зато хотя бы старался. — Тотт затянулась сигаретой без фильтра. — Бедняга Джеймс, хоть и хлебнула я с ним горя, а жаль мне, что он так кончил. В последний раз до нас с Дарлин дошли о нем вести, когда он жил в какой-то занюханной гостинице. А через пару месяцев отдал богу душу в вестибюле, перед телевизором. Вообрази: смотрел повтор викторины «Угадай цену» — и упал замертво. Жил грешно и помер смешно. Не принц Чарльз, конечно, был… но все-таки человек. И уж само собой, не слюнтяй. Сил моих больше нет слушать нытье и жалобы на горькую судьбу! А коль тебе повезло родиться белым, то не смей и вякнуть — за горло возьмут и обзовут расистом. Все вдруг сделались такими обидчивыми, перед каждым изволь расшаркиваться! Всюду борцы за эту… как ее там… политкорректность! Только и ищут повода придраться… Эдак нас скоро заставят требовать: «Даешь цветное Рождество!» Я уже боюсь рот раскрыть.

«Неужели?» — про себя ухмыльнулась Норма.

— Пришла ко мне как-то негритянка искать работу, — продолжала тарахтеть Тотт. — Посуди сама, Норма, могу ли я кого-нибудь нанимать, коли на зарплату Дарлин едва наскребаю? Я так и сказала, по-хорошему, а девица меня в ответ обозвала расисткой, да еще и гомофобкой. Откуда мне было знать, что она не она вовсе, а он? Помнишь, когда вся эта муть только начиналась, всем, у кого стояли черные статуи жокеев, пришлось их перекрасить в белый?

Норма кивнула. Как не помнить! Мать ее наотрез отказалась красить своего жокея, и ему отбили голову.

— Разве я виновата, что не попала в меньшинства? — не унималась Тотт. — А как же мои права? Что-то никто меня защищать не торопится. Я плачу налоги, не сижу ни у кого на шее, и кто слышал от меня хоть словечко жалобы?

«Каждую неделю слышу, и не одно», — подумала Норма, но придержала язык.

— По телевизору все уши прожужжали, какие мы, белые, мерзавцы. Скажу начистоту, Норма: кажется, я в расистку превращаюсь. Надеюсь, что все-таки нет, но было б о чем горевать. Говорят, лет через пять мы все перейдем на испанский. Раньше были черные и белые, а теперь весь мир покоричневел, стал ни то ни се. Кстати, видела Мадонну в ванне во дворе у Лопесов?

— Нет. Что за Мадонна в ванне?

Тотт рассмеялась:

— Взяли старую ванну, поставили на попа, вкопали наполовину в землю, выкрасили изнутри голубым и пристроили туда статую Пресвятой Девы.

Норма скривилась:

— И этот ужас у них перед домом?

— Да. — Тотт затянулась. — А все-таки симпатичная она, ей-богу. Мексиканцы от природы художники, этого у них не отнять. И во дворе у Лопеса чистота, любо-дорого посмотреть!

* * *

Весь день Норма думала: в чем-то Тотт права. Даже здесь, на юге Миссури, все меняется. Раньше сюда переезжали в основном шведы и немцы, сейчас же кого только не увидишь. А утром Норма заглянула к тете Элнер, так у той на весь двор орала мексиканская музыка: Элнер поймала новую радиостанцию из Поп-лар-Спрингс.